Л. Вертель "Непрозвучавший выстрел"
Добавлено: 24 ноя 2011, 11:32, Чт
Этот рассказ написан только что, еще тепленький.
Н Е П Р О З В У Ч А В Ш И Й
В Ы С Т Р Е Л
Об этом случае, произошедшем однажды на охоте с гончей, я собирался рассказать давно, но всякий раз, достав бумагу, так и не решался. Сидя за столом, мысленно выстраивал мозаику того ноябрьского дня, и чем явственнее память раскручивала ленту произошедших событий, тем очевиднее становилось, что и на этот раз ничего не получится -- не хватит духа. Страх заново пережить те драматические минуты, сжимал мое сердце всё сильнее, и я в очередной раз откладывал ручку.
Но всему свое время, и этому рассказу тоже…
Самые лучшие дни для охоты с гончей в наших краях – последние дни чернотропа. К этому времени осень, вдоволь накуролесив, наконец-то начинает выдыхаться. Дурные ветры с морей-океанов налетают всё реже. Они уже не тащат с собой бесконечные вереницы отяжелевших от влаги облаков, не треплют кроны деревьев в поисках последних листочков, не гонят на озерах тяжелые волны. Всё к этому времени в природе затихает, успокаивается, и уставшее от бесконечных циклонов небо, наконец-то, начинает подниматься, делая мир светлее и приветливее. И заяц к этому времени становится совсем другим. Он уже полностью вылинял, сделался белым- белым, почти сахарным, и таким заметным, что иногда его хочется даже пожалеть.
Увы, к тому времени, когда я разгреб все дела и выбрался на охоту -- выпал снег. Тут уже впору было пожалеть самого себя, потому как за одну ночь длинноухий превратился на белом покрывале в настоящее привидение.
Но я не отчаивался. Со мной была не кто-нибудь, а сама Доля – прекрасная русская гончая, с которой при всем желании я не мог сравнить ни одну из известных мне собак. Это был не просто мастер своего дела, Доля была настоящим гроссмейстером. Как бы не хитрил длинноухий, какие бы петли, двойки и скидки он не подкидывал собаке, если за дело взялась она – жизненная стежка-дорожка зайца почти всегда заканчивалась в моем рюкзаке.
Хотя, надо отдать должное и зайчишке. Зверь он умный. Это человек его рисует этаким простачком, которого лиса обманывает почем зря. В лесу эволюция поработала основательно, там остались только самые умные. Глупых давно съели.
Доехав до заброшенного карьера, взяв собаку на поводок, решил идти в сторону озера. На нем жили бобры, которые осенью усердно заготавливают пропитание, подгрызая здоровущие осины. Люди частенько вспоминают зубастых дровосеков плохими словами за то, что берега по их вине становятся непролазными, а вот заяц, наверное, говорит им только «спасибочки». Еще бы, в былые годы он радовался даже обломанной ветке, обгрызая ее до последнего сучка, а тут на тебе, ешь-нехочу. Со временем заяц так приучился к дармовщинке, что не стал утруждать себя далеко уходить от этой скатерти-самобранки. Поест от пуза, наделает хитрых петель и двоек и где-нибудь в укромном месте до вечера на боковую. Вот на такого лежебоку я и рассчитывал.
Однако не успели мы отойти от машины и сотню метров, как встретили заячий след. Он не был свежим, но всё равно это была зацепка, за которую Доля тут же с радостью ухватилась, полагаясь, правда, не столько на нюх, сколько на глазок.
Для тех, кто не знаком с такой охотой, скажу, что собака ищет зайца всегда молча, и только подняв его, тронув с места, у нее внутри срабатывает какой-то тумблер и включается голос. И тогда… О, тогда лесную тишину разорвут такие страстные вопли, такие стоны, что охотника словно током ударит и он на какое-то мгновение оцепенеет. А еще через секунду с выпрыгнувшим из груди сердцем он готов будет сам рвануть следом за собакой. Вот это первое сумасшедшее «ай-яй-яй» и есть квинтэссенция, высшая нота в охоте с гончей. Ни выстрел, ни сам трофей не могут сравниться с внезапным началом горячей погони. Не зря ведь избалованные эстеты, русские помещики, графы и князья почти все были подвержены этой страсти.
Шло время, а в лесу было по-прежнему тихо. Моя солистка голосить не торопилась. Опытный заяц, повидавший всякого на своем веку, старается загадать собаке серьезные загадки, и даже мастеровитому гонцу порой долго приходится разбирать его ребусы. В такие минуты полной тишины человеку остается только ждать и верить в своего четвероногого друга. Помню, как-то приехали ко мне в гости двое охотников из стольного города. Хорошие ребята, почти профи, но по утке, на охоте с гончей оказались впервые. И вот, когда гончая в сухой морозный день не могла поднять зайца минут сорок, друзья, пошептавшись, решили меня спросить: «А может, она уже набегалась, да где-нибудь под елкой отдыхает?». Вопрос был такой нелепый, что я даже растерялся и не нашелся сразу, что ответить. Пришлось повторить им банальную истину – собака не способна на обман, тем паче на подлость! Увы, это из списка наших «достоинств».
Чтобы скоротать время и отвлечься от нараставшего напряжения, стал наблюдать за длиннохвостыми синицами, компанией перелетавшими с дерева на дерево. Эти птички, их еще называют ополовниками, одни из самых красивых в нашем зимнем лесу. Чудные птахи, напоминающие комочки ваты с маленькими глазками - бусинками. Присмотревшись, заметил, что вместе с ними кочевало несколько хохлатых синиц. Я стоял не шевелясь, и одна любопытная, со вздернутым хохолком, умудрилась сесть прямо на прислоненное к дереву ружье. И такой у нее задорный был вид, что невольно вспомнилось и другое ее название – гренадерка. Вот уж, точнее не скажешь.
И в это время, когда я подглядывал за птицами, где-то далеко у озера раздался еле слышный вой. Сорвав с головы шапку, перехватил дыхание, и точно, со стороны озера снова послышался далекий вой. То, что это была собака, я не сомневался, но почему вой? И тут меня словно подбросило. Капкан! Кто-то поставил капканы на бобра, и моя Доля… Я кинулся на голос с ружьем на перевес, отбрасывая от лица ветки и прося Бога, чтобы дуги не сломали собаке лапу.
До озера оставалось уже не очень далеко, когда ноги мои остановились, потому что загнанное сердце просило пощады. Я мешком повис на каком-то дереве и сквозь туман в глазах совсем рядом увидел заячий след, по которому прошла собака. Но след уходил не к бобровым завалам, а почему-то на заросший густым березняком мыс. И тут меня обожгла страшная догадка – это не капкан! Я уже знал, что случилось, знал, что стряслось с моей Долей. Подхватив ружье, из последних сил я бросился в сторону мыса, на пожнях которого когда-то деревенские косили сено.
Это потом я отдал должное сообразительности зайца. Перед тем как залечь, косой перешел загубину по тонкому льду, понимая, что для его более тяжелых преследователей молодой лед станет ловушкой. Разрывая куртку, я продирался сквозь березняк, а в голове пульсировало одно и тоже: надо же, здесь когда-то не было ни кустика, ни кустика…
Доля провалилась метрах в пятнадцати от берега. Услышав меня, она стала жалобно скулить и пытаться выбраться из полыньи, но лед ломался, и она снова от отчаяния завыла. Никогда в жизни я не попадал в такое безнадежно-беспомощное положение. Не отдавая себе отчета, ступил на лед, но он затрещал, не оставляя надежды. Я метался по берегу, не зная, что предпринять, а Доля, положив передние лапы на лед, продолжала выть. Сколько это продолжалось, я не помню. И в какой-то момент я не выдержал. Разломав ружье, воткнул патроны с картечью, которые всегда носил для волка, и вскинул стволы. Но глаза отказались мне служить, всё подернулось туманом. В этом тумане я вдруг близко-близко увидел глаза Доли, как будто она сидела со мной рядом на диване… У нее со щенячьего возраста были красивые, будто подведенные глаза, и сейчас они смотрели на меня совсем по-человечески.
Отбросив ружье, спасаясь от страшной развязки, пошел в глубь леса. Как далеко я успел отойти, не знаю, но в какое-то мгновение развернулся и ломанул обратно. «Дурак, ну и дурак!» -- хлестал я себя. «Где твои мозги раньше были…!»
Однажды хороший знакомый на охоте подстрелил утку. Она упала на воду метрах в двадцати от берега. Стрелок, чтобы не лезть в холодную воду, сходил в лес, срубил несколько тоненьких деревьев, обрубил сучья, кроме одной кроны и, связав их одно за другим в виде длинной сосиски, потихоньку доплавил до утки. Потом, прокручивая «анаконду», захлестнул птицу оставленными ветками и благополучно подтащил трофей к берегу.
Складная шведская ножовка у меня всегда с собой, а капроновых веревочек по старой привычке в каждом кармане. Спилить несколько березок, было делом пяти минут. У первой обрубил ветки только до половины, и положил на лед. К ней привязал полностью обрубленную, потом вторую, и, наконец, гирлянда из четырех березок дотянулась до полыньи.
К этому времени Доля, кажется, еле держалась, выть у нее не было сил. Время от времени она только по-щенячьи скулила. И, когда я, проворачивая гирлянду, стал накрывать собаку ветками, страх охватил меня снова. Мне показалось, что я утоплю ее. Но тут Доля, спасаясь от веток, наседавших на нее, стала лапами подминать их под себя, инстинктивно стараясь оказаться сверху. Потянув свое приспособление, я почувствовал, что тащу вместе с собакой. За ветками было видно плохо, но мне показалось, что несчастная сообразила и помогала себе зубами.
Развязка опустошила меня полностью. Стоя на коленях, я прижимал к себе дрожащую мокрую Долю, всё ещё веря, что так всё хорошо закончилось.
В этот день было уже не до охоты. Достав из машины охотничий рог, я протрубил на весь лес радостно и мажорно, благодаря заступника всех лесовиков – Николая Чудотворца за то, что он и на этот раз не оставил в беде охотника и его верного друга. Потом я гнал машину в город, а моя любимица, завернутая в куртку, дремала на заднем сидении и, наверное, досматривала сон про зайца, до которого сегодня так и не удалось добраться.
Тот урок Доля усвоила хорошо и никогда больше опрометчиво на лед не выбегала, чего не скажешь о ее хозяине, который имеет свойство учиться только на своих ошибках. Не раз и не два, благодаря своему легкомыслию и беспечности, попадал я после этого случая в переплет и на охоте, и на рыбалке, а однажды чуть было не утонул на Онего, но, впрочем, это уже совсем другая история.
Н Е П Р О З В У Ч А В Ш И Й
В Ы С Т Р Е Л
Об этом случае, произошедшем однажды на охоте с гончей, я собирался рассказать давно, но всякий раз, достав бумагу, так и не решался. Сидя за столом, мысленно выстраивал мозаику того ноябрьского дня, и чем явственнее память раскручивала ленту произошедших событий, тем очевиднее становилось, что и на этот раз ничего не получится -- не хватит духа. Страх заново пережить те драматические минуты, сжимал мое сердце всё сильнее, и я в очередной раз откладывал ручку.
Но всему свое время, и этому рассказу тоже…
Самые лучшие дни для охоты с гончей в наших краях – последние дни чернотропа. К этому времени осень, вдоволь накуролесив, наконец-то начинает выдыхаться. Дурные ветры с морей-океанов налетают всё реже. Они уже не тащат с собой бесконечные вереницы отяжелевших от влаги облаков, не треплют кроны деревьев в поисках последних листочков, не гонят на озерах тяжелые волны. Всё к этому времени в природе затихает, успокаивается, и уставшее от бесконечных циклонов небо, наконец-то, начинает подниматься, делая мир светлее и приветливее. И заяц к этому времени становится совсем другим. Он уже полностью вылинял, сделался белым- белым, почти сахарным, и таким заметным, что иногда его хочется даже пожалеть.
Увы, к тому времени, когда я разгреб все дела и выбрался на охоту -- выпал снег. Тут уже впору было пожалеть самого себя, потому как за одну ночь длинноухий превратился на белом покрывале в настоящее привидение.
Но я не отчаивался. Со мной была не кто-нибудь, а сама Доля – прекрасная русская гончая, с которой при всем желании я не мог сравнить ни одну из известных мне собак. Это был не просто мастер своего дела, Доля была настоящим гроссмейстером. Как бы не хитрил длинноухий, какие бы петли, двойки и скидки он не подкидывал собаке, если за дело взялась она – жизненная стежка-дорожка зайца почти всегда заканчивалась в моем рюкзаке.
Хотя, надо отдать должное и зайчишке. Зверь он умный. Это человек его рисует этаким простачком, которого лиса обманывает почем зря. В лесу эволюция поработала основательно, там остались только самые умные. Глупых давно съели.
Доехав до заброшенного карьера, взяв собаку на поводок, решил идти в сторону озера. На нем жили бобры, которые осенью усердно заготавливают пропитание, подгрызая здоровущие осины. Люди частенько вспоминают зубастых дровосеков плохими словами за то, что берега по их вине становятся непролазными, а вот заяц, наверное, говорит им только «спасибочки». Еще бы, в былые годы он радовался даже обломанной ветке, обгрызая ее до последнего сучка, а тут на тебе, ешь-нехочу. Со временем заяц так приучился к дармовщинке, что не стал утруждать себя далеко уходить от этой скатерти-самобранки. Поест от пуза, наделает хитрых петель и двоек и где-нибудь в укромном месте до вечера на боковую. Вот на такого лежебоку я и рассчитывал.
Однако не успели мы отойти от машины и сотню метров, как встретили заячий след. Он не был свежим, но всё равно это была зацепка, за которую Доля тут же с радостью ухватилась, полагаясь, правда, не столько на нюх, сколько на глазок.
Для тех, кто не знаком с такой охотой, скажу, что собака ищет зайца всегда молча, и только подняв его, тронув с места, у нее внутри срабатывает какой-то тумблер и включается голос. И тогда… О, тогда лесную тишину разорвут такие страстные вопли, такие стоны, что охотника словно током ударит и он на какое-то мгновение оцепенеет. А еще через секунду с выпрыгнувшим из груди сердцем он готов будет сам рвануть следом за собакой. Вот это первое сумасшедшее «ай-яй-яй» и есть квинтэссенция, высшая нота в охоте с гончей. Ни выстрел, ни сам трофей не могут сравниться с внезапным началом горячей погони. Не зря ведь избалованные эстеты, русские помещики, графы и князья почти все были подвержены этой страсти.
Шло время, а в лесу было по-прежнему тихо. Моя солистка голосить не торопилась. Опытный заяц, повидавший всякого на своем веку, старается загадать собаке серьезные загадки, и даже мастеровитому гонцу порой долго приходится разбирать его ребусы. В такие минуты полной тишины человеку остается только ждать и верить в своего четвероногого друга. Помню, как-то приехали ко мне в гости двое охотников из стольного города. Хорошие ребята, почти профи, но по утке, на охоте с гончей оказались впервые. И вот, когда гончая в сухой морозный день не могла поднять зайца минут сорок, друзья, пошептавшись, решили меня спросить: «А может, она уже набегалась, да где-нибудь под елкой отдыхает?». Вопрос был такой нелепый, что я даже растерялся и не нашелся сразу, что ответить. Пришлось повторить им банальную истину – собака не способна на обман, тем паче на подлость! Увы, это из списка наших «достоинств».
Чтобы скоротать время и отвлечься от нараставшего напряжения, стал наблюдать за длиннохвостыми синицами, компанией перелетавшими с дерева на дерево. Эти птички, их еще называют ополовниками, одни из самых красивых в нашем зимнем лесу. Чудные птахи, напоминающие комочки ваты с маленькими глазками - бусинками. Присмотревшись, заметил, что вместе с ними кочевало несколько хохлатых синиц. Я стоял не шевелясь, и одна любопытная, со вздернутым хохолком, умудрилась сесть прямо на прислоненное к дереву ружье. И такой у нее задорный был вид, что невольно вспомнилось и другое ее название – гренадерка. Вот уж, точнее не скажешь.
И в это время, когда я подглядывал за птицами, где-то далеко у озера раздался еле слышный вой. Сорвав с головы шапку, перехватил дыхание, и точно, со стороны озера снова послышался далекий вой. То, что это была собака, я не сомневался, но почему вой? И тут меня словно подбросило. Капкан! Кто-то поставил капканы на бобра, и моя Доля… Я кинулся на голос с ружьем на перевес, отбрасывая от лица ветки и прося Бога, чтобы дуги не сломали собаке лапу.
До озера оставалось уже не очень далеко, когда ноги мои остановились, потому что загнанное сердце просило пощады. Я мешком повис на каком-то дереве и сквозь туман в глазах совсем рядом увидел заячий след, по которому прошла собака. Но след уходил не к бобровым завалам, а почему-то на заросший густым березняком мыс. И тут меня обожгла страшная догадка – это не капкан! Я уже знал, что случилось, знал, что стряслось с моей Долей. Подхватив ружье, из последних сил я бросился в сторону мыса, на пожнях которого когда-то деревенские косили сено.
Это потом я отдал должное сообразительности зайца. Перед тем как залечь, косой перешел загубину по тонкому льду, понимая, что для его более тяжелых преследователей молодой лед станет ловушкой. Разрывая куртку, я продирался сквозь березняк, а в голове пульсировало одно и тоже: надо же, здесь когда-то не было ни кустика, ни кустика…
Доля провалилась метрах в пятнадцати от берега. Услышав меня, она стала жалобно скулить и пытаться выбраться из полыньи, но лед ломался, и она снова от отчаяния завыла. Никогда в жизни я не попадал в такое безнадежно-беспомощное положение. Не отдавая себе отчета, ступил на лед, но он затрещал, не оставляя надежды. Я метался по берегу, не зная, что предпринять, а Доля, положив передние лапы на лед, продолжала выть. Сколько это продолжалось, я не помню. И в какой-то момент я не выдержал. Разломав ружье, воткнул патроны с картечью, которые всегда носил для волка, и вскинул стволы. Но глаза отказались мне служить, всё подернулось туманом. В этом тумане я вдруг близко-близко увидел глаза Доли, как будто она сидела со мной рядом на диване… У нее со щенячьего возраста были красивые, будто подведенные глаза, и сейчас они смотрели на меня совсем по-человечески.
Отбросив ружье, спасаясь от страшной развязки, пошел в глубь леса. Как далеко я успел отойти, не знаю, но в какое-то мгновение развернулся и ломанул обратно. «Дурак, ну и дурак!» -- хлестал я себя. «Где твои мозги раньше были…!»
Однажды хороший знакомый на охоте подстрелил утку. Она упала на воду метрах в двадцати от берега. Стрелок, чтобы не лезть в холодную воду, сходил в лес, срубил несколько тоненьких деревьев, обрубил сучья, кроме одной кроны и, связав их одно за другим в виде длинной сосиски, потихоньку доплавил до утки. Потом, прокручивая «анаконду», захлестнул птицу оставленными ветками и благополучно подтащил трофей к берегу.
Складная шведская ножовка у меня всегда с собой, а капроновых веревочек по старой привычке в каждом кармане. Спилить несколько березок, было делом пяти минут. У первой обрубил ветки только до половины, и положил на лед. К ней привязал полностью обрубленную, потом вторую, и, наконец, гирлянда из четырех березок дотянулась до полыньи.
К этому времени Доля, кажется, еле держалась, выть у нее не было сил. Время от времени она только по-щенячьи скулила. И, когда я, проворачивая гирлянду, стал накрывать собаку ветками, страх охватил меня снова. Мне показалось, что я утоплю ее. Но тут Доля, спасаясь от веток, наседавших на нее, стала лапами подминать их под себя, инстинктивно стараясь оказаться сверху. Потянув свое приспособление, я почувствовал, что тащу вместе с собакой. За ветками было видно плохо, но мне показалось, что несчастная сообразила и помогала себе зубами.
Развязка опустошила меня полностью. Стоя на коленях, я прижимал к себе дрожащую мокрую Долю, всё ещё веря, что так всё хорошо закончилось.
В этот день было уже не до охоты. Достав из машины охотничий рог, я протрубил на весь лес радостно и мажорно, благодаря заступника всех лесовиков – Николая Чудотворца за то, что он и на этот раз не оставил в беде охотника и его верного друга. Потом я гнал машину в город, а моя любимица, завернутая в куртку, дремала на заднем сидении и, наверное, досматривала сон про зайца, до которого сегодня так и не удалось добраться.
Тот урок Доля усвоила хорошо и никогда больше опрометчиво на лед не выбегала, чего не скажешь о ее хозяине, который имеет свойство учиться только на своих ошибках. Не раз и не два, благодаря своему легкомыслию и беспечности, попадал я после этого случая в переплет и на охоте, и на рыбалке, а однажды чуть было не утонул на Онего, но, впрочем, это уже совсем другая история.
Спасибо.